Что-то я не уверен, что это военно-санитарный поезд времен ГСВГ. И не уверен, что он вообще наш.

Военная служба – это вам не сплошные пышные парады, как иным представляется, – иногда случаются неприятности, надолго укладывающие людей в госпитальную койку… Каждые два месяца, к тому времени вот уже более сорока лет, из Группы советских войск в Германии (ГСВГ) отправлялся военно-санитарный поезд (ВСП), вывозивший в Советский Союз соматических (раненых и травмированных) и психических больных из числа солдат, офицеров и гражданских служащих Группы, а также членов их семей, – для углублённого прохождения курса лечения в соответствующих медицинских учреждениях на территории СССР. Схема ВСП, строго составленная из специальных вагонов немецких железных дорог (DR) западно-европейской колеи (1435 мм), всегда следовала до станции Брест, куда к её прибытию заблаговременно подавался военно-санитарный поезд советских железных дорог (колеи 1520 мм) для перегрузки в него раненых и больных. Для сопровождения эвакуируемых в пути следования из числа врачей, медицинских сестёр и солдат охраны Беелицкого и Тойпицкого госпиталей формировалась команда ВСП. В техническом отношении поезд обслуживался персоналом немецких железных дорог (10-12 человек). Состав включал в себя штабной вагон для командования, охраны и обслуживающего персонала, советского и немецкого; вагон-котельную, вагон-электростанцию, вагон-операционную, вагон-продсклад, вагон-кухню, два вагона для психических (с зарешёченными дверьми и окнами) и пять-шесть вагонов для соматических больных. Всякий раз, в соответствии с установленным порядком, за две недели до отправления ВСП я как полномочный представитель ГСВГ (в скором времени – ЗГВ) приезжал в Берлин на очередное координационное совещание с сотрудниками Министерства транспорта ГДР (вот-вот и уже – ФРГ). Здесь мы определяли дату и время подачи состава ВСП на станцию Беелиц для погрузки первой партии раненых и больных, а также порядок дальнейшего следования на станцию Тойпиц – за второй группой эвакуируемых. Одновременно нами разрабатывался и согласовывался по средствам связи с Министерством транспорта Польши график движения специфического состава по территории Германии и Польши – чтобы польские железнодорожники заранее наметили, какой поезд в своём графике снять, а его нитку заложить под ВСП, и чтобы все подразделения PKP (Польске колеёво панство, т. е. главное ведомство железных дорог Польши) пребывали бы в безотносительной готовности (держи карман шире!) к своевременному снабжению поезда водой, углём и к его техническому обслуживанию. График распечатывался и передавался также нашей службе военных сообщений Северной группы войск (СГВ), дислоцировавшейся в Легнице. Кроме меня, в состав комиссии входили два представителя Министерства транспорта ГДР – Карл-Хайнц Каден и Андреас Клозе, а также офицер медицинской службы ГСВГ подполковник Вдовин. …Франкфурт – госграницу – под вечер проследовали графиком. Вагонные окна заиндевели – холодно как-то не по-европейски. Но в поезде тепло, даже жарко, – немец-кочегар расшуровал вагон-котельную на полную мощь: больным нужны особые условия температурного режима. В Познани состав, как и было запланировано, «напоили» водой. Всё вроде – по «сценарию»… Когда ВСП загромыхал по стрелочным улицам станции Варшава, стояла глубокая морозная ночь. В купе – полумрак. Медик Саша Вдовин дремлет. Какие-то неясные, гнусные, предчувствия томят грудь. Смотрю на часы, поднимаюсь, начинаю натягивать шинель. Оторвав голову от подушки, Вдовин спрашивает: «Ты куда?». – «Варшава. Здесь берём уголь, спи», – отвечаю. – «Погоди, и я с тобой!», – вскакивает подполковник. – «Ты лучше ступай, наших больных проверь», – говорю ему. Выхожу в коридор. Из соседнего купе выглядывают Карл-Хайнц и Андреас. Они тоже одеты по полной форме – в парадных тёмно-синих шинелях. Спрыгиваем на мёрзлую польскую землю – ни души. Нет, конечно же, станция живёт: ярко горят огни, перемигиваются светофоры, катаются маневровые локомотивы, бродят осмотрщики подвижного состава, где-то с тяжёлым грохотом и звоном буферных тарелок соединяются отцепы, щёлкают и громыхают динамики громкоговорящей станционной связи… Ни души – по наши души. Ни какого-нибудь тебе составителя захудалого, ни, тем более, погранца, этакого прикордонника незалэжного. Вот – цена тупому чванству и пустобрёхству о высочайшем уровне пограничного контроля: когда следуешь через Польшу обычным пассажирским поездом, на каждой станции строго насупившиеся янеки и гуслики в конфедератках (шапочки такие, как носили московские таксисты в 50-е годы прошлого века) и с АКМами бдительно следят, чтобы ни одна дверь в поезде даже не приоткрылась бы – у тебя же нет польской визы. А тут – гуляй не хочу! Стоим минут десять. Пятнадцать. Я уже высосал две «беломорины». Карл-Хайнц – одну «Ювель». Совещаемся. Принимаем решение нарушить государственную границу Польши: Карл-Хайнц идёт к дежурному по станции, Андреас – на топливный склад, Вдовин – к больным, а я – в советскую военную комендатуру… Через стекло видно, как дежурный старший лейтенант на повышенных тонах общается с кем-то по телефону. Подходя, прислушиваюсь – понимаю: с маневровым диспетчером. Старлей пытается вырвать у «отважного польского партизана» признание, почему саботируется снабжение углём поезда (да ещё какого поезда – с лежачими больными!), о прибытии которого всё самое высшее железнодорожное руководство Польши было уведомлено, устно и письменно, ещё за две недели до события. Представляемся друг другу. Я отправляю старшего лейтенанта Олега Темирбулатова увещевать маневрового – наяву, а сам лечу на топливный склад. Пробегая мимо ВСП, отмечаю, что немецкая бригада в полном составе столпилась около вагона-котельной. Вот и склад. Ещё издалека вижу, как под тусклым фонарём Андреас трясёт за грудки какого-то мужичка. «Андреас! – кричу, – вас ист дас?». Он отпускает мужичка – тот стремительно исчезает в темноте. Андреас только и может что повторять «Мищя, Мищя…» и показывать дрожащей рукой в сторону угольного бункера. От быстрой рыси очки мои запотели. Я протираю их перчаткой, надеваю, смотрю на бункер – и мне тут же хочется броситься в погоню за скрывшимся мужичком, догнать его и живьём похоронить в огромной куче угля, высящейся прямо на колее, расположенной под стальным бункером. Регулирующие выпуск угля затворы и питатели – открыты. Бункер – пуст. Всё! Вагон-котельную подать под погрузку – невозможно. Разве что только на соседний путь. А как грузить? Вагон загружается сверху. Что – лопатами подбрасывать уголёк? Так и до весны не управишься. Ни тебе грейфера, ни – ленточного конвейера. Нет, они есть, вот они, родимые. Но – мёртвые. Куда подевались служилые люди с этого недвижимого железнодорожного «Летучего голландца»? Что это: случайность? Халатность? Провокация? Диверсия?.. А где работники склада? Где хоть кто-нибудь? К складу подтягиваются ребята из немецкой бригады. С ними – начальник ВСП (полковник-медик), и Саша Вдовин. Полковник говорит, что температура в вагонах незаметно начинает понижаться, а наш кочегар не испытывает большого оптимизма. А часы-то – тикают! Хрен бы с ним, что весь график поломаем, главное – не поморозить раненых и больных. Карл-Хайнца и старлея пока нет. В ожидании их хожу по путям туда-сюда, курю папиросу за папиросой, перемалывая в уме варианты погрузки. На соседнем с бункером пути, чуть поодаль, стоят три полувагона – как это я их раньше не заметил! Забираюсь наверх – полные угля! Зову кочегара. На ломаных языках и гораздо более красноречивых жестах приходим к согласию, что, если протянуть полувагоны за бункер, то свободно можно поставить вагон-котельную на бункерный путь, не доезжая до выросшей на пути угольной горы, и, наладив конвейер, начать погрузку угля по схеме «вагон-вагон». Но не руками же толкать вагоны… А тут невдалеке, через два-три пути, останавливается маневровый локомотив. И стоит, негромко рокоча дизелями. Искушение непреодолимо… Думаю ещё секунды три – и начинаю действовать, как робот, автоматически, неимоверными усилиями заставляя себя не заглядывать в будущее дальше чем на ближайшие пятнадцать-двадцать минут. Иначе утрачу решимость. Взбираюсь на локомотив, прохожу в кабину. Машинист – один. Смотрит с удивлением. Показываю рукой на переговорное устройство, говорю: «Связь с диспетчером». Он утвердительно кивает. К счастью, старлей Темирбулатов ещё там. Не узнавая своего голоса, командую ему: «Олег, крутись, как хочешь, хоть задуши маневрового, но немедленно делайте мне маршрут к нашему составу максимум в два холостых полурейса – будем вырабатывать котельную. Я – на третьем по счёту пути от топливного склада». – «Есть, товарищ майор!», решительно отвечает горячий осетин. Жестом показываю машинисту на пульт и вперёд – поехали! Он мотает головой – нет! Но мою бесшабашность уже сорвало с тормозов самосохранения. Эх, была не была! – краном машиниста отпускаю и локомотивные тормоза. Хватаюсь за ручку контроллера (зря меня что ли учили?!), начинаю медленно набирать позиции. Одновременно кричу маневровому: «Открывай, мы уже едем!». Впрочем, он и сам это видит на светящейся схеме станции. Светофор ещё закрыт, но я неистребимо убеждён, что вот сейчас, через мгновение, увижу его разрешающее показание. Правда, через мгновение я чувствую, как сзади, с воплем «Пся крев!», меня начинает хватать за плечи и оттаскивать от приборов управления пшек-машинист. Лично к нему я не испытываю ни малейшей неприязни (тем более что, по большому счёту, он исполняет свой долг), но в данный момент он мешает мне исполнять – мой долг. А взывать к его благородным человеческим чувствам, рассказывая о замерзающих людях, – у меня нет времени. Ни секунды. Тем более что впереди загорается разрешающий сигнал светофора, – значит, уговорил Олежек маневрового. Или придушил… Что ж, если сядем, то – вместе. Пшек подбирается к горлу. Разворачиваюсь – и своим излюбленным длинным левым боковым выбрасываю разбушевавшегося было ляха через открытую дверь на улицу, к силовой установке. «Давненько не брал я в руки шашек», но лях, чувствуется, знатно потрясён – нокаут. Да и рука у меня что-то заныла… Миную стрелку, сбавляю скорость, медленно тащусь ещё с два десятка метров, останавливаюсь, гляжу назад: где там светофор, ведущий меня прямо к хвостовому вагону-котельной? Из динамика доносятся возбуждённые голоса старлея Темирбулатова, Карл-Хайнца и ещё чьё-то пришепётывание. Кажется, до чего-то договорились… Диспетчер что-то говорит нам (ему ведь пока неведомо, что на локомотиве смена власти), а Олег (тот, наоборот, словно видит всё) переводит мне диспетчерские указания. Вижу сигнал. Едем прямо к ВСП. Очухавшийся машинист вновь возникает в дверном проёме. По лицу видно – настроен решительно. Упорный парень, молодец! Улыбаюсь ему дружелюбно, насколько это возможно, и показываю на переговорное устройство: мол, слушай внимательно. Затем демонстративно уступаю ему место у панели управления. Он перебрасывается двумя-тремя фразами с диспетчером, и мы продолжаем двигаться в сторону ВСП. С машиной дело идёт веселей. Вагон-котельную мы вырабатываем из состава, привозим к бункеру, на соседнем пути подтаскиваем полувагоны с углём. Откуда-то возникает мужичок, которого не дотрепал Андреас, налаживает конвейер, – не диверсант, значит. Ребята из немецкой бригады забираются на кучу в полувагоне и начинают совковыми лопатами бросать уголь на ленту. Работа кипит. Что особенно поражает меня: морозной ночью, на самой верхушке угольной кучи стоят и лихо помахивают лопатами два высокопоставленных представителя Министерства транспорта ГДР (будущие «осси») – Карл-Хайнц Каден и Андреас Клозе. В парадных тёмно-синих шинелях… Мне становится неудобно, я скидываю шинель (у нас-то она, парадная, была светло-серого, стального цвета – только и грузить уголь) и тоже вскарабкиваюсь на полувагон. Немцы дружно начинают прогонять меня: мол, простудишься, Мищя, – они ведь не знают, что я – «морж». А европейский мороз – разве это мороз? Тем более, машешь лопатой – от тебя пар валит. Однако отвести душу мне не дают. Работа – в самом разгаре, а тут, откуда ни возьмись, на складе появляется очень важный чин, толстый-толстый пшек в сопровождении группы лиц с пухлыми папками под мышками. Несмотря на то, что Саша Вдовин профессионально обработал отпечаток моего кулака на правой скуле «контуженого» машиниста, тот всё-таки ябедничает на меня толстяку по вопиющему факту железнодорожного каперства. Жирный багровеет и через переводчика, оказавшегося в его группе, кастрированным буйволом начинает реветь что-то про международный скандал и неотвратимость возмездия за нападение на гражданина другой страны и за угон локомотива. Вот прелесть… Мне приходится сползти с угольной кучи. Медленно и учтиво подбирая слова, я прошу переводчика, как можно точнее, донести до ожиревшего чиновного мозга следующую информацию. «Вот, – говорю я, шурша вынутыми из кармана шинели листками, – заблаговременно согласованный транспортными министерствами двух государств график движения военно-санитарного поезда, вот официальные заявки на своевременное и качественное снабжение поезда водой и углём. Точно такие же документы, не сомневаюсь, лежат в каждой папке у вашей многочисленной свиты. А вот, – переключаю я внимание жирняка на людей, копошащихся на угольной куче, – ваше подлинное «своевременное и качественное» снабжение, осуществляемое силами рядовых немецких граждан во главе с двумя высокими чиновниками Министерства транспорта ГДР. Польских железнодорожников здесь я, как и все присутствующие, до сих пор не вижу. А там, – машу рукой в сторону остывающего где-то в темноте ВСП, – лежат две сотни немощных советских людей и, пока здесь, на топливном складе, вместо высокотехнологической механизированной погрузки, мы наблюдаем первобытный угольный онанизм, – они кутаются и ещё долго будут кутаться в тонкие одеяла, торопя час долгожданного потепления. И самое главное, – заканчиваю я, – коль скоро, по вашему мнению, перед вами стоит преступник международного масштаба, то вам настоятельно рекомендовалось бы осознать, что терять ему, то есть мне, – нечего. А потому приготовьтесь: сейчас я подниму по тревоге взвод охраны поезда и вместо немецкой бригады загоню на кучи угля ваше чиновное ничтожество вместе со всей свитой»… Спустя тридцать секунд от «высокой комиссии» и духу не остаётся. Уголь мы загрузили. Отправились, конечно, с чудовищным опозданием. Видимо, всё-таки осознав свою вину, поляки порезали нитки доброй четверти своих поездов на главном ходу и стали бешено вгонять наш ВСП в график. В Брест прибыли ранним утром, почти без опоздания. У рампы уже стоял советский ВСП приписки станции Царицино Московской железной дороги. Перегрузка раненых и больных началась вовремя. 

Источник: http://railway.kanaries.ru/index.php?showtopic=2521
© 2008. Форум работников железнодорожного транспорта